– Видишь ли, Майкл, – он впервые обратился ко мне по имени ина ты, – бездомные как бы лишены голоса. Их никто не слышит, до них никому нетдела, и помощи они ни от кого не ждут. Попытка добиться положенных им льгот потелефону заканчивается ничем: трубку просто кладут на стол. У многих Нет дажепочтового адреса. Чиновникам на все наплевать, они надувают тех людей, которымдолжны оказывать помощь. Поднаторевший в схватках социальный работник всостоянии заставить их по крайней мере выслушать себя, а то и полезть в папку.Но если трубку снимет юрист да еще рявкнет в нее что-нибудь грозное обответственности должностного лица перед законом, тут они начинают суетиться,как тараканы, и дело сдвигается с мертвой точки. Из боязни потерять креслочиновник готов разбиться в лепешку. “Как вы сказали, у него отсутствует адрес?Ничего страшного, перешлите чек ко мне, я сам его вручу вашему клиенту”…

Мордехай размахивал руками, повышая голос. Он оказалсявесьма красноречивым оратором. Я представил, как убедительно звучали бы егослова для жюри присяжных.

– А вот другая история, – продолжал он. – Около месяца назадодин мой клиент пришел в бюро социальной помощи, чтобы заполнить форму наполучение льгот – обычное дело. Ему за шестьдесят, страдает хроническими болямив позвоночнике. Если десять лет подряд ночевать на скамейках парка, заболит нетолько спина. Два часа старик простоял в очереди у входа, вошел, прождал ещечас перед окошком, а когда наконец раскрыл рот, чтобы изложить свою просьбу,секретарша – бездушная тварь, у которой, видите ли, было в тот день дурноенастроение, – вылила на него ушат грязи, не забыв упомянуть и про ужаснувший еезапах. Естественно, старик оскорбился и ушел. Явился ко мне, я тут же сел нателефон. В результате три дня назад в этом чертовом бюро состоялся маленькийспектакль. Мы явились туда вместе, он и я, а там нас уже ждали: секретарша, ееначальник, его начальник, директор всей конторы и крупная шишка из управлениясоциальной помощи. Стоя лицом к лицу с моим клиентом, секретарша зачитала целуюстраницу извинений. Ах, как трогательно она говорила! Мне вручили нужныебланки, причем присутствовавшие в один голос заявили, что просьба моего клиентабудет рассмотрена незамедлительно и со всем вниманием. Вот это и есть торжествосправедливости, Майкл, вот это и есть закон улицы. Главное – сохранитьдостоинство.

Последовала вторая история, третья… Конец у всех был один: спомощью бессребреников изгои общества одерживали победу за победой. Опоражениях Мордехай не обмолвился ни словом – сейчас его задачей было заложитьпрочный фундамент нашего сотрудничества.

Я забыл о времени. Он так и не вспомнил о своей почте.

В обратный путь мы тронулись, наверное, за час донаступления темноты – самое подходящее время вернуться в маленький уютныйподвал, пока его не заполонила уличная орда. Присутствие Мордехая вселяло вменя уверенность и спокойствие.

Пока нас не было, мисс Долли вновь умудрилась раздобытьцыплят. Исходившие паром, они дожидались меня.

В час пик к нам присоединилась Джоанна, жена Мордехая, такаяже бодрая и обходительная, как и он, и почти такая же крупная. По ее словам,под стать родителям вымахали и сыновья – оба за метр девяносто. Всемнадцатилетнем Кассиусе, восходящей звезде баскетбола, было больше двух,когда его жизнь оборвала пуля.

Домой я отправился за полночь.

Ни Онтарио, ни его семейства увидеть мне так и не удалось.

Воскресное утро началось с телефонного звонка Клер. Онапотревожила меня, чтобы сообщить, когда рассчитывает быть дома. Я предложилпоужинать в нашем любимом ресторане, однако, сославшись на отсутствиенастроения, Клер отказалась. Спрашивать о том, что случилось, я не стал. Мы обадавно отвыкли от сантиментов.

Поскольку мы жили на третьем этаже, я пробовал убедитьдоставщика воскресной “Вашингтон пост” оставлять газету у двери квартиры.Однако ничего не получилось: в большинстве случаев за порогом было пусто.

Метеопрогноз обещал на сегодня три градуса мороза.

Одевшись после душа потеплее, я только собрался сбегать загазетой, как услышал выпуск теленовостей. До меня не сразу дошло, о чем говоритведущий. Я зашел на кухню и прибавил звук. Ноги внезапно стали ватными.

В субботу около одиннадцати часов вечера полицейский патрульзаметил в районе Форт-Тоттен-парка небольшой автомобиль, примерзший к асфальту.В машине были обнаружены тела четырех детей и молодой женщины. Смерть наступилаот удушья. По мнению полиции, жившая в машине семья ради тепла не выключиладвигатель, а проходивший мимо снегоуборщик намертво забил выхлопную трубуснегом.

Две-три незначительные детали и никаких имен.

Хлопнув дверью, я выскочил на улицу и, чудом сохраняяравновесие на обледенелом асфальте, ринулся к киоску, стоявшему у перекресткаПи-стрит и Висконсин-авеню. Задыхаясь от ужаса, вырвал из рук продавца газету.Заметка, явно вставленная в последнюю минуту, начиналась в самом низу первойполосы. Имен не было и здесь.

Лихорадочно отшвырнув первую половину газеты, принялсяискать продолжение во второй. Четырнадцатая полоса: обычный полицейскийкомментарий со стандартным предупреждением об опасности засорения выхлопныхтруб. Но сообщались и более значимые мелочи: матери по имени Лонти Бертоноказалось всего двадцать два года, младенца звали Темеко, двухлетних близнецов– Алонсо и Данте. Старшим, как я уже догадался, был Онтарио.

Похоже, я невольно вскрикнул, потому что совершавшийутреннюю пробежку мужчина кинул в мою сторону испуганный взгляд. Сжимая в рукегазету, я медленно зашагал прочь.

– Простите! – послышался сварливый голос. – А заплатить выне желаете?

Я продолжал идти.

– Эй, парень! – Продавец догнал меня и шлепнул по спине.

Даже не оглянувшись, я бросил на асфальт пятидолларовуюбумажку.

Недалеко от дома я прислонился к кирпичной ограде роскошногоособняка, тротуар перед которым был тщательно очищен от снега и льда, иперечитал заметку – медленно, вдумчиво. Вдруг я что-то не понял, вдруг импосчастливилось избежать трагической развязки? Мысли у меня путались, из лавинывопросов самыми тяжелыми были: почему они не вернулись в приют и неужелимладенец так и умер в моей куртке?

Поиск ответов причинял мучительную боль, я с трудом двинулсядальше. Грудь сдавливало чувство вины. Почему я ничего не сделал еще тогда, впятницу? Ведь можно было привезти мать с детьми в мотель, обогреть и накормитьих.